РУС
ENG
Иркутский государственный университет «наплодил» археологов всех «периодизационных мастей», частью благословил их на работы в иных краях, но достаточно много археологических воспитанников ИГУ осталось в городе, области, они творят благое дело изучения древностей в школах, трех вузах Иркутска — классическом, техническом, педагогическом университетах, работают в музеях и других учреждениях. В научных публикациях сегодняшних специалистов-археологов часто мелькает фраза «иркутская школа археологии». Она употребляется авторами и в описаниях далеких дней начала XX в., и в характеристиках археологических изысканий университетских археологов Иркутска второй половины XX в., и в оценках сегодняшнего дня, демонстрируя, наряду с другими материалами, в явном и неявном виде, отношения между коллективами и отдельными личностями в «общеиркутском археологическом интерьере».
Сам термин «иркутская школа археологии» известен с конца 20-х — начала 30-х годов XX столетия. Иногда употребляют выражение «школа археологии профессора Бернгарда Эдуардовича Петри», или просто «школа Петри». Термины эти — неофициальные, никогда не обсуждались и не утверждены конвенциально. Но они приняты в лексике археологов Сибири и даже более широкого российского географического пространства. Употребимы они археологами разных поколений. «Живучести» термина, видимо, способствовало то обстоятельство, что очень многие знали и знают о принадлежности популярных отечественных ученых Михаила Михайловича Герасимова, Георгия Францевича Дебеца, Алексея Павловича Окладникова к функционерам «школы Петри» в 20-х годах. Особенно это касается личности А.П. Окладникова. Тень знаменитого археолога до сих пор витает над всей археологией Северной Азии, и это, наверное, немало помогло тому, что термин склоняем до сих пор.
Термин «иркутская школа» археологии был запущен в оборот научной статьей (1929 г.) известного российского ученого — археолога Василия Алексеевича Городцова. В 1924 г. Городцов совершил специальную поездку по городам Сибири. Его интересовало состояние археологических изысканий на этих огромных пространствах. В Иркутске он знакомился с археологическими коллекциями Иркутского университета и Краеведческого музея и встречался с работающими археологами. Спустя пять лет появилось знаменитое теперь определение — «иркутская школа археологии», а скоро, в 2009 г., можно будет праздновать его 80-летие. Тогда, много лет назад, никто не спросил Городцова о смысле и значимости сказанного. Сам он нигде не развернул фразу в повествовательную форму. Строгому анализу фраза сегодня не подлежит, и любая трактовка ее содержания может быть объявлена «произвольной», насколько «произвольность» может быть допущена в аспекте рассмотрения российских — сибирских событий первой половины 20-х годов XX столетия.
В определении «иркутская школа археологии», говоря языком литературных критиков, заложены три большие темы: «ШКОЛА», «ИРКУТСКАЯ», «АРХЕОЛОГИЯ». Были ли эти темы, неоднозначные и в смысловых позициях, и в содержательных объемах, смонтированы Городцовым сознательно в одну фразу или так уж получилось «нечаянно» — неизвестно.
Скорее всего, слово «школа» Городцов употребил, не задумываясь, поскольку во времена конца XIX — начала XX вв. это было обычно и даже модно. Маститый археолог имел свою школу, знал археологическую школу Федора Кондратьевича Волкова, географическую — Дмитрия Николаевича Анучина, геологическую — Алексея Петровича Павлова. С последним они были друзьями и единомышленниками. Приват-доцент Санкт-Петербургского университета, профессор Иркутского университета Б.Э. Петри, автор многих археологических и этнографических произведений, успешно практиковавший археолог, объединивший вокруг себя всех «взрослых» и юных археологов Иркутска, в глазах Городцова мог быть определен только «главой научной школы». Можно, конечно, заподозрить столичного ученого в том, что в слово «школа» он вложил некую долю покровительственной снисходительности, специально для провинции. Но и при таком допуске слово «школа» придает всему выражению смысл уважительного одобрения. Не следует забывать, что ученого Петри Городцов с необходимостью видел на фоне научной фигуры его отца Эдуарда Юлиевича Петри, доктора и профессора Бернского университета на русской службе, автора широко известных монографий «Основы антропологии», «Методы и принципы географии», «Атлас» и др. Иное слово, кроме «школа», Василий Алексеевич едва ли мог употребить. Но тогда почему же не «школа» Б.Э.Петри, а «иркутская»? В этом термине, вероятно, скрыты несколько сюжетов, которые могли быть прочтены Городцовым.
Прежде всего, знакомясь с коллективом иркутских археологов середины 1920-х годов, внимательный Городцов мог обнаружить людей, имевших свой «независимый», «автономный» статус исследователей. В «старшем звене» этими людьми были Николай Яковлевич Ходукин и Василий Иннокентьевич Подгорбунский. В «среднем звене» — Георгий Петрович Сосновский и Василий Иванович Сосновский. Среди молодых явно выделялся Георгий Францевич Дебец, археолог и уже сложившийся антрополог, который если и не стоял афронт Б.Э. Петри, то уже определенно всегда был «развернут» вполоборота к его мнениям. Логично было Городцову объединить всех вокруг Петри понятием «иркутская школа», не задев при этом ни самолюбия главы школы, ни его коллаборантов. Это — один из предполагаемых сюжетов, или мотивов. Вторую сюжетную линию, определенно, предлагал сам Иркутский университет, только что, шесть лет назад, «испечённый» в огне гражданской войны 1918 года. Петри начал формировать археологическое братство «юных друзей музея» в 1916 году, когда государь-император соблаговолил принять и утвердить решение Государственной Думы об открытии в Иркутске университета в числе многих прочих вузов в России. В 1924 г. Городцов увидел результат петринских начинаний в виде идейно-методически и кадрово-добровольно организованной «университетской археологии», единственной подобной ассоциации на востоке России. Но Городцов должен был увидеть в Иркутском университете и нечто более значительное, совершенно новое: археология была вписана «рабочей группой» в деятельность междисциплинарного научно-исследовательского образования, имевшего официальное имя: Биолого-географический научно-исследовательский институт Иркутского университета (1923). Директором БГНИИ в то время был зоолог беспозвоночных Борис Александрович Сварчевский, вдохновителем-организатором — зоолог позвоночных Виталий Чеславович Дорогостайский, научным координатором самого широкого диапазона — археолог и народовед Петри. Более половины Ученого Совета БГНИИ составляли исследователи гуманитарных специальностей. Как бы сказали сегодня, это был настоящий вузовский научно-исследовательский универсум.
В наши дни уже очень трудно, если не сказать невозможно, восстановить уникальность этого причудливого кружевного рисунка плетения междисциплинарных интересов, отношений, взаимовлияний, которые создавались жадными до всякого знания молодыми энтузиастами-исследователями, их наставниками в новых для научных сообществ формах консолидации, в стенах еще совсем юного, неудержимо стремящегося куда-то вперед Иркутского университета. Возможно, мудрый Городцов кожей ощутил этот аромат задора в научных устремлениях, увидел реальный потенциал будущего науки в Российской Азии и ввел в похвальный титул слово «иркутская».
Нельзя исключить, что широта исторических знаний Городцова обусловила употребление прилагательного «иркутская» в качестве обязательной дани городу — восточным воротам Империи — богатому научными событиями XVIII-XIX вв., в том числе и открытиями различных древностей, о чем известно было далеко за пределами России еще с начала XVIII в. Это — третий возможный мотив к слову «иркутская».
Подытожим: В.А. Городцов увидел в городе с богатыми научными традициями и заслугами региональную археологию, имевшую научно-учебную форму добровольной организации, выраженный научный потенциал руководителя и учеников, определенный коллективный исследовательский опыт, стремление быть в развивающемся вузовском научном интегрированном знании и не без претензии на научное лидерство. При этом лидерство не только и не столько в стенах вуза, сколько во всесибирских масштабах. Возможно, Городцову следовало вместо «археологическая» употребить термин «этнологическая», поскольку Б.Э.Петри был настолько же археологом, насколько этнографом. Он и появился в 1912 г. в Прибайкалье как этнограф, но увлекся байкальской археологией и навсегда «прирос» к этому краю. Он был включен в состав Байкальской Императорской комиссии, затем, с открытием Иркутского университета, стал вузовским «этнологическим профессором». Одновременно он работал специалистом советской администрации в деле жизнеустроительства малых народов Сибири, был научным консультантом Иркутского губкома в антирелигиозной деятельности и т.д. Первым в России Петри ввел масштаб стратиграфической и планиграфической документации археологического материала, приняв фиксационным размером кубический дециметр вмещающих отложений. Он первый ввел геологический принцип определения — градации — значимости археологического местонахождения: 1) либо только технический анализ набора артефактов в геологическом времени; 2) либо еще и палеоэтнологическая интерпретация остатков в метрических измерениях планиграфии и периодизации общественно-исторического развития. В основание он положил принципы инситности находок, их неперемещенности, либо же — степени смешанности в геологических отложениях. Об этом он писал еще в 1922 г. и первым объектом такого анализа была Верхоленская Гора. Единственное в России того времени методическое руководство к изучению археологических объектов под открытым небом принадлежит перу Б.Э. Петри. С другой стороны, Петри большое внимание уделял литотехноморфологии и терминам, определяющим форму артефакта. Вместе со своими коллегами он работал над региональной археологической периодизацией ископаемых культур.
Научные археологические, этнографические, обществоведческие знания Б.Э. Петри мы можем рассматривать и как теоретическую и методическую «школу», и как практикум для окружающих его соратников в их поисковых, стационарных, экспертно-оценочных археологических работах. Она была особым явлением в масштабах Сибири и, конечно, выделяла Иркутск и его университет. Заслуги Б.Э. Петри в том исторически вечны. Так оценил ситуацию, вероятно, и Городцов, одобрительно и поощрительно назвав эту школу «иркутской». Здесь он и ошибся. «Иркутской» была свободная ассоциация молодых и уже не молодых людей, имевших различные научные подготовки, различные ориентации и устремления своих исследовательских интересов. Они «кружком» группировались вокруг личности и фигуры Б.Э. Петри, но относились к его научным разработкам, выводам, предложениям, к его поведенческим особенностям очень неоднозначно, вплоть до неприятия. Наиболее любопытно то, что никто из будущих научных археологических талантов — ни М.М. Герасимов, ни А.П. Окладников, ни Г.П. Сосновский не связывали, впоследствии, успехи своей научной практики со школой Петри. Более того, они не смогли в полном объеме воспринять и претворить в эту практику многое из опубликованных и не опубликованных разработок Б.Э. Петри. «Иркутской» была географическая приписка ассоциации, «иркутскими» были тенденции развития университета. А «школа» была сконцентрирована в самом Б.Э. Петри. Он ее не навязывал никому и не называл своих молодых коллег «учениками», а они не называли его «учителем», никто, кроме оппонента — Г.Ф. Дебеца… Сложное это понятие — «научная школа».
Петринская «школа» археологии существовала как реальное добровольное образование — «научно-исследовательское тело» — всего несколько лет: в течение «золотого десятилетия» развития науки в Иркутском университете 20-х годов XX столетия. Развал неявно начался в 1926 году, когда закрыли в ИГУ истфак. К 1930 году — году закрытия Иркутского университета — школа Б.Э. Петри была уже персонально дезинтегрирована. К концу 30-х годов она перестала существовать физически. Глава школы, Б.Э. Петри, его соратники Н.Я.Ходукин, В.И.Сосновский, коллега и друг Б.Ч. Дорогостайский были расстреляны в 1937-38 гг. Был несправедливо осужден, сослан на север и затем затерялся в арктической геологии до 60-х годов Герман Степанович Константинов. Ушел от археологии В.И. Подгорбунский. В Москве находился Г.Ф. Дебец, в Ленинграде оказались А.П. Окладников, Г.П. Сосновский, М.М. Герасимов. Кадровый, пусть и добровольный, ученый вузовский археологический форпост на востоке России был разрушен.
В те времена еще молодые М.М. Герасимов, А.П. Окладников, Г.П. Сосновский в течение всего десятилетия 30-х гг. XX в. периодически работали как археологи в Приангарье, в том числе, участвовали в проектных изыскательских работах по строительству будущих ангарских ГЭС. Это, несомненно, заслуга петринских штудий. Но их «персональные» рабочие эпицентры уже находились в европейской России. В Иркутске они теперь «гостили».
Печальный сюжет 30-х годов XX столетия можно закончить словами, которые принято говорить не только в России: «случилось так, как случилось…».
Десятилетие 1940-1950 гг. можно назвать возвращением археологии в Иркутский университет. В 1940 г. открылся историко-филологический факультет. Этого вузовского «младенца» пестовали в своих руках историки Моисей Андреевич Гудошников и Сергей Владимирович Шостакович. Шостакович лично был знаком с Б.Э. Петри и со многими «петринцами» через своего отца. В Иркутске оставался последний из молодых отпрысков школы Петри — Иосиф Вячеславович Арембовский. Об археологии и школе Б.Э. Петри в Иркутске, конечно же, помнили. Во второй половине 40-х годов археология не только вошла в вузовское преподавание органически, начались первые реальные научные полевые археологические изыскания. Но в 1954 г. скончался И.В. Арембовский. Вслед за ним скончался другой талантливый археолог, который, по мысли С.В. Шостаковича, должен был сменить Арембовского: Эрдэмто Ринчинович Рыгдылон. Иркутская археология, которая только что вновь начала «привыкать» к научным вузовским нормам и вырабатывать свой стиль, опять вернулась в лоно «краеведческого собирательства». Прямой участник школы Петри, Павел Павлович Хороших, сменивший Арембовского и Рыгдылона, будучи доцентом ИГУ, не понимал или не принимал принципы петринской археологии, возможно, не умел и не хотел применять их в практике преподавания и производства полевых работ, в обобщениях и оценках ископаемых древностей.
В конце 50-х, в 60-х гг. XX в. развитие археологии в Иркутском университете вновь постепенно стало приобретать абрис научных подходов, вырастая из масштабных полевых стационарных изысканий. К 1967 г. дело подошло к формированию кадрового состава исследователей-археологов профессиональной подготовки и научно-административной организации. Роль «провокаторов» этого процесса, идейных его вдохновителей и тематических руководителей в изысканиях принадлежит М.М. Герасимову и А.П. Окладникову. Они оба — «петринцы», но совершенно различной личностной характерности, разных методических уровней в подходах, в личном воздействии на своих молодых подопечных. Судьба свела многих молодых увлеченных археологией студентов ИГУ и других вузов Сибири с этими талантливыми учеными-земляками на стройках Великого каскада ангарских гидроэлектростанций.
Роль практического руководителя, опекуна, «диспетчера» всех событий в иркутской археологии внутриуниверситетского порядка 50-60-х гг. полностью принадлежит С.В. Шостаковичу, заведующему кафедрой всеобщей истории, профессору. Он — «повивальная бабушка» научной археологии в Иркутском университете 40-60-х гг. XX в. Все археологи Иркутска в своем сегодняшнем разнообразии XXI в. обязаны его уму и энергии.
В 1963 г. по инициативе С.В. Шостаковича была создана лаборатория археологии при кафедре всеобщей истории на историческом факультете университета. Хотя она существовала на общественных началах, это было первое вузовское археологическое научно-исследовательское подразделение в Сибири. В 1967 г., с наступлением «великого подъема ИГУ», когда ректором университета был Николай Фомич Лосев, начинается процесс комплектования штатных сотрудников лаборатории. В 1986 г. лаборатория археологии приобретает официальный титул научно-исследовательского подразделения Иркутского университета. В 1988 г. образуется первая на востоке страны кафедра археологии и этнографии. В 1992 г. по инициативе коллектива кафедры и лаборатории создается научно-исследовательский центр, первоначально именуемый НИЦ Гуманитарных программ, а сегодня — НИЦ геоархеологических, этнологических изысканий и науковедения при Научно-исследовательской части ИГУ. В его составе — лаборатория археологии и палеоэкологии, являющаяся филиалом Института археологии и этнографии СО РАН.
Кратко изложенные события в интерьере Иркутского университета от 40-х годов XX в. и до сегодняшнего дня — лишь штрихи пунктирных линий в развитии вузовской археологии. Можно ли их так или иначе связывать с деятельностью «школы Б.Э. Петри» и «иркутской археологической ассоциации» 20-х гг. XX в.? И да, и нет. Физические лица, имевшие отношение к тем далеким деяниям, принимавшие в них непосредственное участие, конечно, являлись носителями информации, озвучивали ее в разнообразных редакциях. Действие этой информации на молодое поколение иркутян 40-60-х гг. было бы неразумно отрицать. Но не было в реальной действительности ни «возрождения иркутской школы археологии», ни «новой иркутской школы». Вообще, нет оснований говорить об «иркутской школе археологии» после 1937 года.
Б.Э. Петри в начале XX в. привез в г. Иркутск европейский — санкт-петербургский — научный багаж. Его самого можно было бы адресовать школам Волкова-Анучина. Эти знания создали фундамент научной консолидации в Иркутске и ореол известности в Сибири и за ее пределами. Но каждый из его учеников и соратников имел тенденцию к самостоятельному научному поиску и своим решениям. Тем более, что в СССР в режим входила «государственная археология». Можно, при желании, увидеть следы петринских научений в концептуальных геоархеологических разработках И.В. Арембовского. Но в них не меньше влияний А.П. Павлова и В.И. Громова. Можно свидетельствовать, что методику полевого изучения применял и развил М.М. Герасимов, хотя в этот сюжет можно было бы добавить достаточно критики. Можно, наконец, с долей иронии указать на то, что этнографические сюжеты — до безразмерности — вмонтировал в интерпретацию археологического материала академик А.П. Окладников. Но рассмотрение в этих сюжетах влияния Б.Э. Петри логично считать только авторскими соображениями, как и заранее субъективны те, которые будут изложены оппонентами.
В 40-50-х годах в стране господствовала исключительно «государственная археология» и, наверное, о школах едва ли уместно говорить. В условиях многоярусной соподчиненности действует лишь принцип административно-тематического лидерства.
Тем не менее, научно-исследовательские подразделения государственной археологии сумели породить новое направление — «производственную археологию», которая сегодня имеет явную тенденцию выталкивания, выжимания из процессов изучения древностей научно-тематической археологии, подменяя многоаспектность исследований «памятниковой», «объектной» учетностью, а археологов-профессионалов — энергичными «охранниками» ископаемой культуры, специалистами по освоению экстремально крупных денежных масс. Производственная археология явно не заслуга «иркутской» или какой-либо иной российской школы археологии. Но руку к ее созданию приложили, прежде всего, те, кто хотел бы чтить память о научных достижениях исследователей 20-х годов ушедшего века. Им всегда желанно было видеть археологов много и разных… Случилось же так, как случилось… Непреложный закон прогрессивного техногенеза, в конце концов, расставит все необходимые акценты, а память о былых событиях в этом процессе будет отнюдь не лишней.
Г.И. Медведев